Маяковский Владимир Владимирович

От этого Терека
            в поэтах
                   истерика.
Я Терек не видел.
            Большая потерийка.
Из омнибуса
         вразвалку
сошел,
    поплевывал
            в Терек с берега,
совал ему
       в пену
            палку.
Чего же хорошего?
           Полный развал!
Шумит,
   как Есенин в участке.
Как будто бы
         Терек
            сорганизовал,
проездом в Боржом,
               Луначарский.
Хочу отвернуть
         заносчивый нос
и чувствую:
      стыну на грани я,
овладевает
         мною
            гипноз,
воды
   и пены играние.
Вот башня,
      револьвером
            небу к виску,
разит
   красотою нетроганой.
Поди
   подчини ее
         преду искусств —
Петру Семенычу
            Когану.
Стою,
   и злоба взяла меня,
что эту
   дикость и выступы
с такой бездарностью
                    я
                     променял
на славу,
      рецензии,
            диспуты.
Мне место
      не в «Красных нивах»,
                        а здесь,
и не построчно,
            а даром
реветь
   стараться в голос во весь,
срывая
   струны гитарам.
Я знаю мой голос:
            паршивый тон,
но страшен
      силою ярой.
Кто видывал,
         не усомнится,
                     что
я
 был бы услышан Тамарой.
Царица крепится,
            взвинчена хоть,
величественно
         делает пальчиком.
Но я ей
      сразу:
         — А мне начхать,
царица вы
         или прачка!
Тем более
      с песен —
            какой гонорар?!
А стирка —
         в семью копейка.
А даром
   немного дарит гора:
лишь воду —
         поди
            попей-ка!—
Взъярилась царица,
            к кинжалу рука.
Козой,
   из берданки ударенной.
Но я ей
      по-своему,
              вы ж знаете как —
под ручку...
      любезно...
            — Сударыня!
Чего кипятитесь,
            как паровоз?
Мы
  общей лирики лента.
Я знаю давно вас,
               мне
                 много про вас
говаривал
      некий Лермонтов.
Он клялся,
      что страстью
               и равных нет...
Таким мне
      мерещился образ твой.
Любви я заждался,
              мне 30 лет.
Полюбим друг друга.
                Попросту.
Да так,
    чтоб скала
            распостелилась в пух.
От черта скраду
            и от бога я!
Ну что тебе Демон?
              Фантазия!
                      Дух!
К тому ж староват —
                  мифология.
Не кинь меня в пропасть,
                  будь добра.
От этой ли
      струшу боли я?
Мне
  даже
      пиджак не жаль ободрать,
а грудь и бока —
            тем более.
Отсюда
      дашь
         хороший удар —
и в Терек
      замертво треснется.
В Москве
     больнее спускают...
                        куда!
ступеньки считаешь —
                  лестница.
Я кончил,
      и дело мое сторона.
И пусть,
      озверев от помарок,
про это
      пишет себе Пастернак.
А мы...
      соглашайся, Тамара!
История дальше
        уже не для книг.
Я скромный,
          и я
            бастую.
Сам Демон слетел,
            подслушал,
                   и сник,
и скрылся,
      смердя
            впустую.
К нам Лермонтов сходит,
                  презрев времена.
Сияет —
      «Счастливая парочка!»
Люблю я гостей.
            Бутылку вина!
Налей гусару, Тамарочка!